Грибной огород располагался в на удивление просторной, с высоким сводом, природной пещере, чья форма была подправлена молотами и зубилами подземного народа. Больше всего пришлось потрудиться над расчисткой пола в центре, теперь сплошь уставленного низкими каменными столами, однако и стены тоже тщательно обработали, выдолбив в них множество рядов углублений, послуживших полками.

На столах в огромной зале громоздились ящики с чернозёмом, и поверхность в каждом усеивали маленькие светлые точки. В ниши тоже натолкали почвы и навоза, и тысячи изящных гребешков древесных грибов поднимались по стенам от пола на высоту в пять или шесть раз больше фандерлингского роста – там уже монахи ухаживали за посадками, взобравшись на лестницы. Сланец едва успел задаться вопросом, кто же из этих мужчин в рясах – дед Сера, как заметил согбенного и жилистого старца, примостившегося на табурете почти в центре залы и изучающего один из ящиков сквозь хрустальную линзу. Кремень, к великой досаде брата Никеля, уже топал к нему.

– А ну, живо вернись! Дай, сначала я сам с ним поговорю… – Никель ринулся к мальчику, и Сланец побежал вслед за ними, опасаясь, что сейчас тут начнётся настоящая потасовка. Кремень уже на полголовы возвышался над любым из фандерлингов, кроме брата Сурьмы, так что за мальчика Сланец не опасался, но они все были гостями Метаморфического братства и начинать ссору было бы некрасиво.

– Сланец, – позвал сзади Чавен, – куда ты подевался?

Целитель вскрикнул от боли, стукнувшись голенью об один из каменных столов. Поколебавшись, Сланец развернулся и поспешил на помощь Чавену – в любом случае, за Никелем или Кремнём ему было уже не угнаться.

– А, вот ты где, – врач ухватился за его плечо. – Сейчас, я скоро привыкну – мои глаза уже не так хорошо приспосабливаются к темноте, как в молодости.

Когда они подошли, преодолев наконец тускло освещённую залу, Кремень стоял, ожидая, у табурета старика, снова без всякого выражения на лице, будто уйдя глубоко в себя, а брат Никель что-то втолковывал Сере, но из всей сумбурной речи Сланец уловил лишь самый конец:

– … странные времена, конечно, – вы ведь слышали о наших гостях, почтенный? Это один из них. Он желает о чём-то спросить вас.

Старый монах перевёл взгляд с Никеля на Кремня и обратно. На исхудалом лице Серы морщинистая кожа слегка обвисала, как будто череп его усох с годами. Глаза, хоть и практически слепые из-за катаракты, смотрели недоверчиво и подозрительно.

– Желает о чём-то спросить… или желает что-то отнять? – спросил он надтреснутым и сухим, как утёс из песчаника, голосом.

– Я очень строго предупредил их, что они могут только… – Никель отпрянул, округлив глаза. Сланец тоже замер, уставившись на старика: капюшон рясы у того задёргался, будто одно из ушей деда Серы пыталось оторваться от головы. Мгновение спустя из-под материи у щеки высунулась маленькая мордочка невиданного зверька, и все, кроме Кремня, ахнули в изумлении и отступили на шаг.

– Хей! – воскликнул Сера. – Иктис, прыгай вниз.

Он похлопал себя по бедру, и изящный покрытый мехом зверёк сполз из его капюшона вниз по руке, уселся у монаха на коленях и, повернув голову, оглядел пришедших своими посверкивающими глазками. Это был хорёк, «кот-разбойник», как называли их некоторые наземцы.

Кое-кто из фандерлингов побогаче держал хорьков в доме, чтобы они охотились на домовых мышей и полёвок, но Сланцу никогда не приходилось встречать никого, кто завёл бы такого просто как любимца.

– Ну, и что же этому мальцу от меня понадобилось? – сварливо осведомился Сера.

– Ты видишь сны, – Кремень не помешкал с ответом ни секунды. – Пугающие сны о богах. Расскажи мне о них.

Старый монах выпрямился. Хорёк возмущённо зацокал, цепляясь за рясу, как человек – за пляшущий на штормовых волнах плот.

– Что ты можешь знать о моих видениях, гха’йяз? – хрипло проскрежетал дед Сера – и в голосе его наравне с яростью слышался страх. – Кто ты такой, дитя наземцев, чтобы требовать от меня сообщить тебе слова богов?

Никель и Сланец разом заговорили, но Кремень не обратил на них ни малейшего внимания:

– Я друг. Расскажи о них. Твой народ нуждается в том, чтобы ты открылся мне.

– Послушай-ка, мальчишка… – опять было начал Никель, но и Сера даже не глянул на него.

На мгновение Сланцу почудилось, что в этой громадной, пропахшей плесенью зале не осталось никого, кроме старика и светловолосого ребёнка. И между ними что-то происходило: они словно вели диалог на языке, слова которого, лишённые звучания, пролетали от одного собеседника к другому невидимо для постороннего, как проплывает по воздуху облачко крохотных, почти неразличимых глазом грибных спор.

– Черепаха, – неожиданно вслух произнёс Сера. – Всё началось с черепахи.

– Что? – Никель положил руку Кремню на плечо, как будто собираясь оттащить. – Почтенный, вы устали…

– Черепаха пришла ко мне во сне. Она говорила мне о грядущем – о времени, когда дурные люди станут искать способа уничтожить богов. О бедствии, кое навлекут они на фандерлингов. Этот сон был правдив – я знаю. Это был сам Повелитель жидкого мокрого камня.

– Черепаха… – медленно, отрешённо, будто сам себе, проговорил Чавен. И что-то такое прозвучало в голосе лекаря, от чего волоски на шее у Сланца встали дыбом. – Черепаха… витая раковина… сосна… сова…

Но Кремня было ничем не отвлечь.

– Скажи мне, почтенный, что тебе нужно было сделать? О чём Повелитель жидкого мокрого камня просил тебя?

– Это богохульство, – прошипел Никель. – Этот… наземец, этот гха’йяз не должен даже спрашивать о таких сокровенных материях!

Но дед Сера, похоже, не возражал – Сланец подумал даже, что старик на самом деле рад это обсудить.

– Он сказал, что я должен поведать своему народу: Древняя Ночь грядёт и сему грешному миру скоро настанет конец. Многажды являлся он ко мне в снах. Он велел мне передать моему народу также и то, что никто и никакими стараниями не сможет избегнуть уготованного им для нас.

– Он велел тебе не восставать против божественной воли? – уточнил Кремень. – Но зачем вашему богу вообще говорить такое?

– Богохульство! – уже просто взорвался Никель. – Как смеет он задавать такие вопросы Сере, избраннику самого Повелителя камня?

Сланец положил руку монаху на плечо:

– Брат Сера не боится говорить с мальчиком, так что позволь им побеседовать. Пойдём, Никель, то, о чём они толкуют, далеко за пределами нашего разумения – но ты должен признать, что и времена настали нынче диковинные.

Никель едва сдерживался:

– Это не означает, что я позволю какому-то… какому-то там ребёнку делать в священном храме что ему вздумается!

Сланец вздохнул:

– Понятия не имею, кто он, но я давно уже убедился, что мой Кремень не «какой-то там ребёнок». Разве я не прав, Чавен?

Но целитель не ответил: весь обратившись в слух, он напряжённо внимал беседе старика и мальчика.

– Ты всегда видел сны о богах, – Кремень скорее утверждал, чем спрашивал.

– Конечно. Я был младше тебя, парень, когда начал видеть их, – подтвердил старик не без гордости. Он поднял по-старчески рябую, скрюченную, как птичья лапка, руку. – Мне едва исполнилось два года, когда я заявил родителям, что стану братом-метаморфом.

– Но эти сны – другие, – продолжал Кремень. – Ведь так?

Старик резко отшатнулся, как от удара. Его белёсые, мутноватые глаза сузились:

– Что ты имеешь в виду?

– Сны о черепахе – сны, донёсшие до тебя голос самого бога. Такие грёзы не посещали тебя прежде ни разу за всю твою жизнь, правда?

– Мне всегда снились боги! – рассвирепел дед Сера.

– Когда же твои сны изменились? Когда они стали такими… ясными?

И вновь разговор между стариком и мальчиком надолго стал безмолвным.

Наконец изрезанное морщинами лицо Серы немного смягчилось:

– Год тому как, а может, и поболее – аккурат после зимних холодов. Вот тогда я впервые и увидел во сне черепаху. Тогда я впервые и услышал Его голос.